Борис Мегрели - Именем закона. Сборник № 3
— Отдай ему деньги, Роман.
— Полмиллиона?
— Да.
— Да это все, что у меня есть. А потом, они в Манхаттане, а я здесь.
— Я могу достать такую сумму.
— Ты сумасшедший, Сергей. Ей-Богу, сумасшедший.
— Но ведь миллионное дело может сорваться.
— Да, если мы отправим товар в Штаты, то заработаем десять миллионов минимально.
— Так в чем же…
— А в том, — перебил Лузгина Гольдин, — что этот урка на нас как хомут теперь висеть будет.
— Так что ты предлагаешь?
— Есть мысль. Поехали в Москву, у первого телефона-автомата остановишься.
Серый приехал на Патриаршие пруды не один. Спрятался за табачный киоск Саша-Летчик.
Черт его знает, что этому Гольдину нужно. А вдвоем они спокойно отобьются.
Хоть и поздновато было, а народу у прудов многовато.
Тепло. Пенсионеры еще не закончили своей прогулки, собачники, молодые пару скамеек облепили, ревели рок магнитофоны.
Жила Москва. И страшновато, и не сытно, и тревожно. Но люди шли вечером к воде, к деревьям, как и прежде.
Гольдина Серый заметил сразу же. Роман торопливо шел по аллее.
Поздоровались. Помолчали.
— Где бы поговорить? — сказал Гольдин.
— Есть дело? — поинтересовался Серый. Он сразу заметил, что не в себе немного этот человек из-за океана.
— Если его так назвать можно. Просто хочу тебе посоветовать, как не попасть в тюрьму.
— Куда? — усмехнулся Серый.
— Не далеко отсюда, десять минут езды, в Бутырку или чуть подальше, в Лефортово.
— Шутите, Роман Борисович, — голос Серого чуть сел.
— А ты заметил, что я никогда не шучу?
Серый молча кивнул.
— Тогда пошли с этого праздника жизни. Я бы сам с тобой на лебедей полюбовался. Но время. Нет его у тебя.
— Здесь рядом кооперативное кафе «Московские зори»…
— В Козихинском? Так там не поговорить, народу много.
— На улице столики. Их после семи не обслуживают, а в кафе сейчас своя тусовка.
— Пошли.
Они прошли мимо кафе «У Маргариты». Там начиналась ночная тусовка. В основном молодые люди и девки, о профессии которых спрашивать было не надо.
Увидев Серого, все замолчали, как солдаты при виде генерала.
Замолчали и расступились почтительно. Дорогу освобождая.
Это пока были рекруты рэкета, новобранцы фарцовки, ученики разбойников.
— До чего же эта перестройка Москву испохабила, — с горечью сказал Гольдин. — Ну просто сил нет.
— Не нравится? — усмехнулся Серый.
— Не нравится. Раньше как было — мухи отдельно, котлеты отдельно.
— Да нет, они в мастях разбираются.
— Я не о мастях, о людях, которые здесь живут.
«Московские зори» уже погасили огни.
Они поднялись по ступенькам, прошли чуть направо и сели на вкопанные в землю пни.
— Ишь вкопали, чтобы не унесли, — закрутил головой Гольдин.
— Так что, Роман Борисович, — Серый закурил.
Огонек зажигалки вырвал из темноты его прищуренные, настороженные глаза.
— Слушай меня и ответь. Ты знаешь, где товар?
— А зачем вам?
— Я же не спрашиваю где?
— Логично. Знаю.
— Ты можешь его перепрятать сегодня ночью?
— Если нужно.
— Не то слово.
— А что такое?
— Завтра Филин нас ментам сдает.
— Нет, — Серый засмеялся, — ну, слава Богу, а то вы меня, Роман Борисович, напугали. Давайте я вас отвезу, а то в вашем прикиде по Москве ночной шастать опасно.
— Значит, не веришь. А ты знаешь, что через три дня он в Америку улетает, у него уже паспорт со всеми визами.
— Ну и что?
— А то, что паспорт этот он сегодня получил и выпустят его только при условии, если он нас сдаст.
— Роман Борисович, вы уж меня простите, может, в Нью-Йорке вы и авторитет, а в Москве вы вроде тех, что у кафе были. Не вам Филина судить, с ним можно только на толковище говорить. Он же самый крупный авторитет.
— Серый, я, конечно, так глубоко в московскую блатную жизнь не погружался, но тем не менее вы на меня работаете, а не я на вас.
— Это как сказать.
— А как хочешь, так и говори.
— Роман Борисович, — Серый бросил сигарету, и она, словно звездочка, упала в темноту кустов. — Зачем вы чернуху несете на Филина? Ведь он узнает, вы в Москве-реке свой покой найдете.
— Лопушок ты, Серый, хотя, видать, в законниках ходишь. Или еще звание это почетное не получил?
— А я туда и не лезу. На зоне у меня авторитет есть. Две ходки за спиной…
— Через три дня он улетает…
— Роман Борисович, он же через мою знакомую бабу билеты берет, мне проверить — раз плюнуть.
— Плюнь.
— Не понял.
— Проверь.
Серый встал, споткнулся о какую-то корягу, выматерился сквозь зубы и выскочил из темного закутка.
Гольдин пошел за ним.
Серый перебежал улицу и подошел к автомату.
Гольдин сел на каменный парапет. Кому звонит Серый? А вдруг Филину, то все пропало. Нехорошо стало Роме Гольдину, он на секунду представил, как повезут его сейчас обратно на дачу и как будут с ним разбираться эти два убийцы.
Серый поговорил, повесил трубку. Постоял. И медленно пошел к Гольдину.
— Ну что? — насмешливо спросил Роман.
— Пока правда.
— Так вот, слушай меня, завтра в двенадцать подъезжай к театру «Эстрады» и все увидишь сам. Только товар перепрячь.
— Хорошо. А потом что?
— Потом с человеком одним разберешься и в дело со мной пойдешь.
Машину Филина Серый увидел сразу. Она остановилась на углу Берсеньевской набережной. Филин вышел и медленно зашагал к будочке касс речного трамвая. А там его ждал тот самый мент, который на детской площадке кончил Лешу-Разлуку.
— Сука, — простонал Серый, — козел порченый.
А те двое поздоровались, как старые друзья, и пошли к дебаркадеру.
Корнеев и Филин поднялись на прогулочный катер.
По раннему времени народу было немного, всего человек десять, а на корме совсем никого не было.
Они уселись на последнюю скамейку.
Филин раскинулся свободно, положил руки на края, глаза зажмурил.
— Денек-то какой, Игорь Дмитриевич.
— Неплохой денек.
— Давай пивка выпьем.
— А где его взять-то?
Филин подмигнул, раскрыл молнию на сумке, достал несколько банок пива.
— Богато живут нынче блатные. Немецкое?
— Да нет. Австрийское, но хорошее очень.
А мимо плыла Москва. Уставшая от летней жары, она словно отдыхала этим прохладным солнечным утром. И хотя было начало августа, но осень чувствовалась, она как спасение приходила в город, измученный щедрым летом.
— Игорь Дмитриевич, — Филин бросил банку за борт, — ты помнишь, как дружки твои ментовские тебе взятку слепили и в Бутырку кинули?
Корнеев молчал.
— Молчишь, вспоминать не хочешь. А припомнить-то надо. Они тебя специально в восьмую камеру бросили. Там же беспредельщики парились. Знаешь, зачем бросили?
Корнеев молча кивнул.
— А бросили они тебя для того, — Филин открыл еще одну банку, сделал большой глоток, — чтобы они тебя избили да петухом сделали. Знаешь, сколько разговоров бы пошло? Как же, опущенный мент.
— Зачем ты мне это говоришь, Николай Степанович?
— Напомнить хочу. Когда я узнал, кого в эту камеру бросили, сказал кому надо, и меня туда перевели. Помнишь, каким я тебя застал? Еще чуть-чуть — и быть бы тебе петушком.
— Зачем ты мне это говоришь? — зло повторил Корнеев.
— А чтоб ты понял, Игорь Дмитриевич…
— Что я должен понять? — Игорь с ненавистью посмотрел на Филина.
— А вот что. Таких, как ты, честных ментов, в Москве по пальцам пересчитать можно. Ты что думаешь, с пистолетиком своим ты выстоишь против законников, деловых новых, против друзей своих продавшихся, против депутатов прикормленных? Молчишь, значит, понимаешь мою правду. Сейчас наше время настало, а пройдет лет пять, мы и начальников милиции и правительство назначать будем…
— И ты, Филин, станешь наконец премьер-министром.
— Смеешься. Тебе плакать нужно, а не смеяться, Игорь Дмитриевич.
— Так уж и плакать.
Игорь повернулся и посмотрел назад.
Уходил за корму Нескучный сад, в утренней тишине и зелени.
Пустой он был. Не то что раньше. Что делать, боятся нынче люди гулять в парках.
— Не понимаю я нашего разговора, Николай Степанович, не понимаю. Ты, видимо, решил меня просветить о криминогенной обстановке в Москве.
Филин засмеялся.
— Зачем же? Я тебя не учу и взятку, как видишь, не предлагаю. Тюрьму я вспомнил, чтобы ты мне тоже услугу оказал.
— Какую?
— Встреча наша с тобой, Игорь Дмитриевич, последняя, видать…
— Никак помирать собрался?
— Нет, Филин, говорят, птица живучая. Устал я. Подаюсь в теплые края. Старость коротать в тишине. От всех дел отхожу.
